Н. Б. Мечковская

Минск, Беларусь

...петь и смеяться, как дети...

В. И. Лебедев-Кумач «Марш веселых ребят»

1. В фило- и онтогенезе невербальный (визуальный) смех предшествует вербальному и преобладает в детской и массовой культуре. Те психологические состояния, когда ребенок, воспринимая мир глазами, слухом и через речь, вдруг «просто так», «сам собой» засмеялся и что-то сказал, глубоко эгоцентричны. Это эфемерные смешки; они заметны внимательным родителям, но почти не попадали в поле зрения психолингвистов. Только такие проницательные и методичные исследователи, как А. Н. Гвоздев и К. И. Чуковский в дневниках языкового развития своих детей, наблюдая поток ежедневных событий речевого онтогенеза, обратили внимание на то, как и отчего ребенок вдруг засмеялся, и задумались над тем, как просыпается в человеке чувство юмора^[1].

   В филогенезе человека смех представляет собой поздний феномен (Лоренц [1973] 1998); корреляты смеха в мимике и поведении павианов или шимпанзе бедны и для исследования вербального смеха, конечно, интересны, но недостаточно информативны (ср. Бутовская 2004). Исследования смеха в этологии и психологии сосредоточены преимущественно на довербальном смехе (вызванном визуальными впечатлениями и выраженном без слов, т. е. паралингвистически), а также на смеховом поведении в группах обезьян и детей (Бутовская, Козинцев 2002). Для психолингвистики это слишком общий подход; в нем пока не до лингвистики, но параллели из этнографии, культурологии впечатляют (Смех 2002, Козинцев 2007).

   Относительно противопоставления вербальный и невербальный смех. Вербальный смех связан (в разной мере) с языком/речью (включая паралингвистическое сопровождение речи). Невербальный смех основан на зрительном восприятии движений человека, включая мимику, жесты и неречевые звуки (например, звуки шлепков, падений, имитаций собачьего лая, паровозных гудков и т. п.). Поскольку в невербальном смехе преобладает зрительное восприятие движений, далее этот вид смеха будет называться «визуальным». У детей движения, вызывающие визуальный смех (точнее, названия движений), широко представлены в вербальных дразнилках: Моряк с печки бряк, растянулся как червяк; Вышла на улицу, раздавила курицу; Бабушка ругается, стульями кидается и т.п.

   В фольклоре народ потешался над неуклюжими, убогими, невезучими, над физическими недостатками. Это видел Пушкин, показывая в «Сказке о рыбаке и рыбке» отношение народа к старику, когда старуха «с очей прогнать его велела»: А народ-то над ним насмеялся: // «Поделом тебе, старый невежа!» Ср. также народную сказку о том, как Дрозд Лисицу смешил. Однако и в современных комедиях визуальные впечатления, искусно соединенные со скупым смешащим словом, остаются основным источником смеха.

   2. Вербальный смех и речь. Отличие ситуаций, когда «cмешат и смеются», от ситуаций, в которых «говорят и слушают». Речевые действия «(рас)смешить» и «(рас)смеяться» глубоко несимметричны — в значительно большей степени, чем их повседневные соответствия вне сферы смеха («сказать» и «выслушать»).
В обычной жизни люди значительно больше слушают и читают, чем говорят и пишут. Поэтому, в частности, объем пассивного словаря 12-летнего школьника в 5-6 раз превышает объем его активной лексики, а возможности студента понимать речь на изучаемом иностранном языке в разы превышают его возможности на этом языке говорить или писать. Конечно, обычный человек шутит (или смешит) во много раз реже, меньше, чем сам улыбается или смеется над чужими приколами. Однако в сфере бытового смеха (т.е. не в искусствах) оппозиция «адресант (говорящий) / адресат (слушающий)» существенно осложняется и во многом нейтрализуется, поскольку приобретает некоторые признаки художественной деятельности.

   3. Особенности ситуаций, в которой «cмешат и смеются» дошкольники и младшие школьники. Смеховая инициатива у детей отличается от бытового юмора взрослых рядом черт. 1) Смех ребенка более эгоцентричен: он засмеялся, потому что ему стало смешно, и он смешит прежде всего сам себя и только попутно — окружающих. 2) Детский смех более прагматичен: так, дразнилки — это атаки или контратаки в информационных войнах детей в детских садах (Если хочешь знать дразнилку, Запишися в детский сад [...]), со своими встречными атаками. 3) Детский смех в меньшей мере (чем взрослый) отделен от других состояний — таких, как радость, восторг или (в дразнилках-инвективах) вражда. 4) Детское смешное более фольклорно, у детей невозможны вопросы об авторстве, источниках и т. п.; 5) Детское восприятие смешного более активно, чем взрослое; поэтому услышанное смешное у детей чаще и сильнее переиначивается, адаптируется — как к сознанию исполнителя (непонятное заменялось доступным), так и к актуальным условиям — например, к имени объекта дразнилки.

    В вербальном продуцируемом смешном у детей можно различать узуальные, окказиональные и гибридные смеховые явления. Узуальные (т. е. воспроизводимые) фразы (или сверхфразовые единства) — это малые формы детского фольклора (типа Жадина-говядина, никто ее не ест) и ходячие строки авторского происхождения (как Неправильно ты, дядя Федор, бутерброд ешь). Окказиональные фразы — это новые факты смехового мира данного ребенка, результат его речемыслительного и художественного творчества. Узуальные и окказиональные смеховые факты — это только полярные зоны континуума; между ними располагается обширное пространство модифицированных, т.е. не вполне узуальных одно- и неоднофразовых текстов.

   4. Смеховой материал исследования. Основной источник документированных фактов — это классические книги А. Н. Гвоздева (Гвоздев 2005) и К. И. Чуковского (Чуковский [1928] 1984)^[2]. Непосредственным стимулом для статьи стали продолжительные наблюдений над двумя сестрами (сейчас им 8 и 6 лет) и их 3-летним братом. Привлекались записи восточнославянского смехового фольклора и материалы интернета. В дневнике Гвоздева были рассмотрены все записи, в которых в комментариях к высказываниям Жени есть слова шутливо, смех, хохотал и их дериваты, а также такие осторожные замечания автора о речи сына, как «сказал не очень серьезно», или авторские колебания в интерпретации фактов.

   5. «Открыть смешное»: относительная хронология разных видов «инициативного» смеха у дошкольников. Рабочий термин «инициативный смех» относится к ситуациям, когда смех ребенка был вызван НЕ внешними стимулами (чужая шутка, смешная картинка, забавная присказка, мультфильм и т.п.), но возник у ребенка «сам собой», как результат его самостоятельного, без помощи взрослых, осознания некоторого противоречия в наблюдаемом мире; и это противоречие показалось ребенку смешным. Если в эту минуту рядом с ребенком был кто-то, кто мог понять причину смеха, и ему тоже стало смешно, то, значит, у данного акта «смехотворчества» оказалось два адресата: сам инициатор смеха и тот, кто был рядом и тоже засмеялся. Но, по-видимому, это бывает редко. Чаще смеховая инициатива состоит в повторении готового произведения (известного говорящему — дразнилки, анекдота, комической фразы и др.); подобные ситуации вербального смеха могут быть «инициативное повторение смешного» (см. 5.8).

   5.1. Нелепицы-перевертыши: собака сказала: «Мяу!», а кошка «Гав! Неигровые истоки перевертышей связаны с обмолвками метонимического характера. Невольная путаница также может вызвать смех ребенка. Отец (А. Н. Гвоздев), открывая дверь вернувшемуся с улицы трехлетнему Жене и видя его сандалии с налипшей землей, сказал: Ну, чисти руки, мой ноги, т.е. оговорился. «Он [Женя] принялся громко смеяться. Я, чтобы убедиться, что он смеется несообразности этих фраз, спросил его: А как же нужно сказать?, на что он ответил: Чисти ноги, а мой руки». «Затем, смеясь и с явным старанием не запутаться, он повторяет оговорку» (Гвоздев [1929] 1999: 51). Для Жени было открытием, что такая путаница вообще возможна, что слова могут стоять не на своих местах, и от этого возникает нелепость, но слова можно вернуть на нужное место.

   К намеренным (нарочным) нелепицам близки словесные игры, требующие строить высказывания, которые время от времени (не подряд) могут быть в резком противоречии с реальностью: игрок «вынужден» отрицать очевидное, «заставлять» отказаться от желаемого, плохо говорить о себе самом и т.д. Проигрывает тот, кто не выдержит принцип отрицания. Женя (2,7) не только выдерживал логику игры, но и переживал ее как шутку, в которой «все наоборот» (как в перевертышах). «Он необыкновенно любит в шутку противоречить» (Гвоздев 2005: 111).

   5.2. Окказиональные метафорические переименования. Фантастические представления реальных фактов. В отличие от нелепиц, комизм которых основан на контрасте и игре с общепонятными противопоставлениями (кошка/собака, руки/ноги, папа/мама, любит/не любит), логика метафорических переименований более разнообразна, окказиональна и потому более трудна (чем антонимия) как для создания, так и для восприятия. Несколько примеров. Женя (2,7): «Сделай снег. Просит, чтобы я ровно размазал кашу в тарелке. Это он уже давно называет “сделать снег”. Когда я начинаю есть такую кашу, его восторг огромен, и он восклицает: Ест снег! Несомненно, он считает это шуткой и доволен, что она удалась» (Гвоздев 2005: 111). Аналогично: «Он [Женя (3,10)]» есть рис. Я [отец] подхожу. Он: Я набиваю погреб. Отец: Где же погреб? Он: В ротý» (Гвоздев 2005: 221). Иногда инициатива образных переименований исходит от старших, но ребенок легко подхватывает игру: «Отец нес Борю на спине и сказал: Вот так куль с мукой я несу. Потом Боря (2,9) снова полез к нему со словами: Смотри, как мука-то лезет к тебе» (Гвоздев [1929] 1999: 53). Ср. также случай собственного выдуманного и потому смешного объяснения (реальности): «[Женя (3,7):] Разломал половину коровы из папье-маше и говорит: Я сегодня зарезал свою корову. А эта половинка будет в стадо ходить. Я [отец]: А ты видел, что половинки ходят в стадо? Он: Видел (Смеется)» (Гвоздев 2005: 207).

   Близкие механизмы лежат в основе шутливого представления кажимости (виртуального факта) как реального явления. Женя (2,8) лезет на сундук, за которым на стене красные блики восходящего солнца; прикладывается к ним рукой и говорит: Сейчас обожгусь. «Несомненно, знает, что не обожжется: к горячим предметам никогда не прикасается. Шутливый характер речи несомненен. Смотрит в окно и говорит: Заря-то разошлась» (Гвоздев 2005: 123). Шутливо смешивая реальное пламя и его видимость (отблеск), мальчик, продолжая шутку, приписывает отблеску свойства реального прототипа. Но вообще в этом виде шуток слова (речь) необязательны.

   5.3. Абракадабра. Бессмысленные квазислова (абракадабра в чистом виде), т.е. слова, не существующие в данном языке и намеренно произносимые в качестве шутки, появляются у дошкольников в середине 3-года жизни. Их важно отличать от «детских» словечек, которые представляют собой иногда редуцированные обычные слова (как бόдик из бутербродик), иногда — достаточно случайные звуковые комплексы (как кúльда в значении ‘штаны’), но становятся на какое-то время узуальными в данной семье. Абракадабра в чистом виде создается для смеха и не влечет за собой глоссолалического стремления подобным образом переделать «весь язык» и/или что-то не нем сочинить (вроде нарратива «Пуськи бятые» Людмилы Петрушевской).

   5.4. Смех над чужим нарушением нормы. Раньше всего замечаются и смешат отступления от запретов, касающихся уборной и гениталий; насмешкой может быть просто употребление соответствующих слов (например, в дразнилках). В силу метонимических связей между запретами и названиями запрещаемого, само наличие этой лексики (например, в страшилках) чревато смехом. Трехлетний Леня (3,4) с видом заговорщицким и одновременно призывающим смеяться показывает книжку про первобытных людей, ее слегка окарикатуренные цветные картинки, среди них — поспешно убегающий мальчик, у которого слегка сползли трусы. И вот этот уголок голой попки вызывает смех. — Леня, что тут смешного? — С голой попкой нельзя. Конечно, даже Леня чувствует, что причины смеха сложнее: не просто «нельзя», а еще «стыдно».

   5.5. Внезапная рифма в обычной речи вызывает у детей радость и смех. Рифма, как и стихотворный размер, детям знакома с самого раннего возраста — от первых песенок, сказок-потешек (Идет коза рогатая / За малыми ребятами и т.п.), игр ( Гуси-гуси! — Га-га-га. — Есть хотите? — Да-да-да! и т. д.). У всех дразнилок (наиболее активный жанр детского фольклора) есть рифма и размер. Множество подначек строятся на «стиховых подхватах» (К. И. Чуковский), рифма «приклеивает» обиду: — Дай одну. — Пойди ко дну.

   5.6. Эстетическое осознание (переживание) факта возможного комизма чужого слова. Женя (3,6) «сидит на сундуке и тихо повторяет: Ах я безумная голова! Так обычно восклицает Татьяна Северьяновна [бабушка Жени] при всяких прорухах. Я [отец]: Ты что говоришь?

   5.7. Пародирование чужой речи. Дошкольники часто осознают, что не умеют произносить те или иные звуки или слова. Старшие дети замечают, что младшие еще не всё выговаривают, так что их речь бывает непонятной. Но эта невзрослость речи младших у современных (ХХІ в.) детей почти не вызывает насмешек, хотя передразнивание встречается.

   5.8. Инициативное повторение смешного. Время для смеха, особенно вербального — и в филогенезе, и в онтогенезе — приходит отнюдь не рано. В детских садах в ходу дразнилки и небылицы-ужастики, у младших школьников — страшилки (впрочем, ужастики, в отличие от страшилок, не относятся к смеховым жанрам детского фольклор, хотя и развлекают). Позже всего в детском фольклоре появляются анекдоты.

    6. Черты инициативного вербального смеха у дошкольников. Этот смех локализован в речи или сопровождается словами, однако он не обязательно «выражается словами» и отнюдь не исчерпывается языковой семантикой. Существенная черта начального (инициативного) детского смеха состоит в том, что он не ограничен языком и мало похож на языковые игры в виде нарочитых окказионализмов. В самостоятельном вербальном смехе ребенок сталкивается не с лингвистической реальностью, а с более широкой, философской, онтологической реальностью взаимоотношений между языком и миром. Бодуэн говорил, что каждый ребенок — это лингвист в зародыше. Можно добавить, что благодаря языку, в короткие годы усвоения языка, самые бурные и богатые в интеллектуальном развитии человека, — каждый ребенок — еще и философ.

Литература

Бутовская М. Л. Язык тела: природа и культура (Эволюционные и кросс-культурные основы невербальной коммуникации человека). М., 2004.

Бутовская М. Л., Козинцев А. Г. Этологическое исследование смеха и улыбки у младших школьников // Смех: истоки и функции. СПб., 2002. С. 43–61.

Гвоздев А. Н. Как дети дошкольного возраста наблюдают явления языка [1929] // Гвоздев А. Н. Значение изучения детского языка для языкознания. Как дети дошкольного возраста наблюдают явления языка. СПб., 1999. С. 39–64. [Статья напечатана также в монографии А. Н. Гвоздева «Вопросы изучения детской речи» (М., 1961. С. 31–46)].

Гвоздев А. Н. От первых слов до первого класса: Дневник научных наблюдений. М., 2005.

Козинцев А. Г. Человек и смех. СПб., 2007.

Лоренц К. Оборотная сторона зеркала: Опыт естественной истории человеческого познания [1973] // Лоренц К. Оборотная сторона зеркала. М., 1998. С. 244–467.

От двух до трех: Дневниковые записи / Сост. С. Н. Цейтлин, М. Б. Елисеева. СПб., 1998.

Смех: истоки и функции / Под ред. А. Г. Козинцева. СПб., 2002.

Чуковский К. И. От двух до пяти [1928]. Минск, 1984.