Автор этой книги — известный историк литературы и критик, заслуживший признание именно как исследователь литературы Ивановского края. В его вышедшей вторым изданием книге об «ивановском мифе» основные тенденции и наиболее значимые явления литературы Ивановского края рассматриваются под нетрадиционным углом зрения.

Л. Н. Таганов исходит из того, что для человека его «дом, село, город становятся не просто строениями, территорией, но и мифом, культурно-духовной реальностью, где вещи и символы оборачиваются знаками, символами, образующими особый локальный текст большой культуры. Этот текст, в свою очередь, оказывается живой и действенной инстанцией, организующей отношения человека и среды его обитания. Его символические ресурсы включаются в процесс самоидентификации. Поэтому осознанное отношение к месту собственной жизни становится актуальной задачей духовного творчества» (с. 8).

Литературное краеведение оказывается необходимо прежде всего для выявления идентифицирующих особенностей локального текста. При этом оно может успешно решать актуальные проблемы не только литературоведения, но и иных гуманитарных дисциплин. Рассматривая художественную литературу как основной «нематериальный фиксатор» того или другого локуса, автор представляет ее своеобразным репрезентантом уникальности и самодостаточности конкретной территории, явленной в парадигме культуры. Полноценное культурное развитие любого региона невозможно без осознания его самобытности, которая проявляется прежде всего через искусство.

Локальный миф, таким образом, становится основой формирования локального текста. Но — далеко не всегда. Л.Н. Таганов с опаской относится к термину «ивановский текст» (по аналогии с модными работами о «петербургском» или «крымском» тексте) — и это далеко не случайно. Локальный текст определяется по неизменным параметрам и предполагает прежде всего неповторимость исходного локуса. Несомненна «неповторимость», допустим, Венеции или Петербурга. На их фоне Иваново, рабочий город «над Уводью вонючей», не обременен уникальным природным или архитектурным ландшафтом и может похвастаться разве что «текстильной» фабричностью. Развитие такой мифологии зависит исключительно от социальных обстоятельств.

Поэтому, как нам кажется, устойчивого «ивановского текста» не существует, как не существует и целостной «ивановской мифологии». Это ощущение поддерживает и рецензируемая книга, в которой автор ярко представил наиболее значимые явления русской литературы XIX—XXI столетий, так или иначе связанные с ивановской землей. Рассмотренные под углом развития «ивановского мифа», они выявляют разные грани этой, постоянно меняющейся мифологии. Вот основные мифологемы, в книге представленные…

«Иваново — царский подарок». Этим «сказочным» мотивом начинается история мифа: в 1561 г., в связи с женитьбой Ивана Грозного на Марии Темрюковне это «богатое имение» было подарено братьям царицы князьям Черкасским. Этот миф в разных источниках принимал разные очертания: то «жизненно активные», то «раскольничьи», то «разбойничьи», но в конечном счете стал порождением «соседнего» мифа.

«Иваново — родина Иванов». Первый православный храм, построенный в богатом селе, был освящен в честь Иоанна Предтечи. В названии села заключались глубокие сакральные корни. «Невольно вспоминаются кадры из кинофильма А. Тарковского “Андрей Рублев”, где представлена в соблазнительной красоте купальская ночь, завершающаяся столь драматично: государевы стражники вылавливают вольных язычников, искореняя древнюю веру. И где это все происходит? В центре современного Иванова, в районе нынешней площади Революции, где когда-то располагалось устье речки Кокуй!» (с. 17).

«Иваново — русский Манчестер». В середине XIX столетия село Иваново (соединившись с Вознесенским посадом) стало превращаться в крупный индустриальный город. «Громкий титул русского Манчестера» (Ф.Д. Нефедов) оказался сопряжен с индустриальным пейзажем: лес фабричных труб, заменивших вековые сосны, почерневшие от ветхости домишки для рабочих и т.п. И первые приметы русского капитализма: ивановские фабриканты-меценаты с их краеведческими статьями, музеями и коллекциями (Я.П. Гарелин, Д.Г. Бурылин) и демократические очерки о «высыхающих мальчиках».

«Иваново — родина С.Г. Нечаева, “созидателя разрушения”». Я еще помню: хаживал в Иванове по улице Нечаева, видел дом, где он жил, — с соответствующей мемориальной доской. В 1985 г. этот дом на всякий случай разрушили — а жаль! Ведь «Народная расправа» и «Катехизис революционера», возникшие на «манчестерской» почве, — это тоже история: куда от нее деваться? «Нечаев — предтеча всего, что происходило с нами в ХХ веке» (с. 62).

«Иваново — родина Первого Совета». Это как будто самая идеологизированная из всех ивановских мифологем, наиболее активно насаждавшаяся сверху. Ивановский университет (где работает автор книги) носил имя Первого Совета рабочих депутатов, ивановские улицы названы революционными кличками его деятелей (Ермака, Громобоя и т.д.), им же воздвигнут мемориальный комплекс на реке Талке и множество уродливых памятников... И между тем, Авенир Ноздрин, первый председатель Первого Совета, «дедушка революции» и родоначальник пролетарской поэзии, погиб в следственной тюрьме во времена сталинских репрессий. А его земляк и ровесник Константин Бальмонт так на всю жизнь и остался «заморским гостем» в шуйско-

ивановском интерьере. При этом в начале 1990-х гг. смена социокультурной парадигмы породила даже ощущение исчерпанности «ивановского мифа».

«Иваново — центр Красной губернии, третья столица России». «Третьей, рабочей столицей России» назвал в 1920 г. Иваново-Вознесенск Д.А. Фурманов в статье «Известий» «Слава черному городу». После революции он действительно превратился из «безуездного города» в столицу огромной губернии (преобразованной в Ивановскую промышленную область, включившую аж четыре бывшие губернии России) и сразу же стал позиционировать себя как «город будущего». Разрушили церкви, на их месте начали строительство грандиозного здания Дома Советов, от которого должны были расходиться в разные стороны 12 лучей-улиц… Но ограничились строительством нескольких унылых авангардистских сооружений («домов-кораблей» или «фабрик-кухонь»): «Воплощенная в жизнь утопия превращалась в антиутопию» (с. 128). Наиболее яркие ивановцы (тот же Фурманов или А.К. Воронский) предпочли переехать в прежние «столицы», а наиболее яркие литературные открытия (вроде поэзии Дм. Семеновского, Анны Барковой или рукописного сатирического журнала «Пустослов») так и не «пробились» к серьезной известности.

«Иваново — город невест». Это уже не идеологическая, а собственно «бытовая» мифологема, ставшая важным социальным признаком города с преимущественно «женским» производством: «незамужние ткачихи составляют большинство», «на десять девчонок по статистике девять ребят» и т.д. Ощущение это усилилось, когда перед войной несостоявшейся «столице Красной губернии» сократили (естественно, «по просьбам трудящихся») имя. Город Иваново-Вознесенск был «кастрирован»: стал просто Ивановом и перешел «в средний род», утратив «мужское» начало…

А последняя глава в книге называется «Миф умер? Что дальше?». Читать такое даже странно: миф не Великий Пан и не способен взять и просто так умереть, «исчезнуть» с изменением времени. В процессе постоянной смены мифологии он непременно должен обрести какой-то новый облик, может быть, еще не оформившийся мифологемно.

Наибольший интерес в рецензируемой книге представляют ее последние главы. Дело в том, что начиная с 1960-х гг. Л.Н. Таганов выступает не только в качестве исследователя ивановского литературного мифа, но и в качестве одного из самых заметных участников его формирования. И тональность его исследовательского повествования об этом времени приближается к мемуарной.

Такого рода «исследовательские мемуары» всегда представляют особенный интерес, к какой бы эпохе они ни относились. Например, описываются «волны шестидесятничества», захлестнувшие русскую провинцию — проявившиеся, например, в шумных институтских дискуссиях (после которых были приняты репрессии против ряда преподавателей), в первых спектаклях легендарного Молодежного народного театра, в работе местного «Клуба любителей литературы». От всего этого, признается автор, «осталось ощущение праздника, чего-то значительного, веселого, волнующего» (с. 300) — и далее профессионально анализирует и «разбирает» основы этого «ощущения»: ведь он тоже выстрадал его, избрав для себя тогда роль не то поэта, не то критика.

Вот мы из первых рук получаем сведения об участии в духовной жизни Иванова, например, Андрея Тарковского, Михаила Дудина, Булата Окуджавы. Вот автор представляет живые портреты ивановских литераторов, своих покойных уже приятелей: Г. Серебрякова, В. Смирнова, М. Анцыферова, В. Сердюка… Вот он вспоминает, как старался вернуть из забвения выдающегося поэта Анну Баркову, «вечно не ту», большую часть жизни проведшую в советском ГУЛАГе. Л.Н. Таганов познакомился с нею еще в 1971 г. — и уже позднее подготовил к печати первые сборники ее стихов (привести в порядок которые Баркова доверила именно ему!).

Словом, книга об «ивановском мифе» оказывается интересной не только для ивановцев. Об этом напоминает и автор: «Местный характер “ивановского мифа” относителен. В призме этого мифа, как в капле воды, отразились многие перипетии российской истории и культуры, порой в самых их острых моментах…» А поскольку спектр этого мифа разнообразен («Черные краски перемежаются здесь с красками светлыми, злое соседствует с добрым»), то и сам этот миф оказывается подвижным, динамичным: «На протяжении веков он не раз перестраивался, на первый план выходили то те, то другие коллизии, но оставалось нерушимым ядро “ивановского мифа”, то, что мы в своей книге назвали “вопрекизмом”. Вопреки всему, в сопротивлении самым страшным обстоятельствам жизни, “ивановский человек” в его лучшем проявлении оставался на высоте нравственного, духовного существования» (с. 388).

С этим утверждением — трудно спорить.