Другие книги и статьи автора УШАКОВА ТАТЬЯНА АНДРЕЕВНА

Потаенная литература. Выпуск VI. Сборник научных статей. 2-е изд., испр. и доп. – Иваново: ЛИСТОС, 2012. – С. 138-145.

Ричард Маккейн, один из современных английских переводчиков русской поэзии, придерживающийся «буквализма» и в целом не допускающий в своих переводах «вольностей», предложил несколько неожиданный перевод известных строк Гумилева «Я знаю веселые сказки таинственных стран / Про черную деву, про страсть молодого вождя…» Слово «вождь» он перевел словом «a hero», «герой». Видимо, «вождь» Маккейна не из мира таинственных африканских племен, а из мира революций и восстаний. Это было бы просто забавной переводческой неточностью, если бы не целая система неслучайных ошибок[1] в его переводах, в которых то тут, то там чувствуются отголоски представлений Маккейна о Гумилеве как о гонимом и расстрелянном русском поэте, героически жившем и героически погибшем  в эпоху революции. Это представление накладывает отпечаток и на переводы Маккейна, и на его интерпретацию биографии Гумилева. «Я бы назвал его поэтом, который выжил»[2], — пишет переводчик в предисловии к книге своих переводов, имея в виду и душевные страдания Гумилева, и притеснения со стороны властей.

Гумилев издавался на Западе тогда, когда в Советском Союзе он был под запретом. Сейчас, в то время, когда в России имена поэтов Серебряного века уже практически перестали ассоциироваться с «возвращенной» литературой, их поэзия прочитана и изучена, за рубежом сохраняется традиция восприятия Гумилева как забытого поэта-мученика. Этот факт сам по себе уже довольно любопытен, однако мое внимание привлекли не столько современные тенденции осмысления личности и творчества Гумилева западной русистикой, сколько представления об этом поэте, бытующие в англоязычной зоне Интернет. В частности, мне было интересно, как воспринимается англоязычными читателями поэзия Гумилева и насколько актуальна для посетителей Интернета концепция «официальной» филологии: например, типично ли для англоязычного читателя связывать образ поэта с гражданским мученичеством, актуализированном в переводах и выступлениях Маккейна; или с акмеизмом, становлению которого в поэзии Гумилева посвящены известные в России работы Майкла Баскера. В первую очередь меня интересовали концепции интернет-публицистики, высказывания посетителей Интернета на  интерактивных страницах разных жанров (например, в блогах и на форумах), круг популярных в сети текстов, тенденции любительского перевода, а также предпочтения тех или иных переводов любителями поэзии.

Насколько можно судить по известным мне он-лайн изданиям, традиция восприятия Гумилева как мученически погибшего поэта была подхвачена англоязычной Интернет-публицистикой, и эти представления выражены сетевыми авторами искаженно и гипертрофированно. Тенденции современной русистики и энциклопедические сведения умножены на пафос, сплетни, а зачастую и некомпетентность авторов и аккумулированы в формуле  «Гумилев — защитник акмеизма, муж Ахматовой, жертва большевиков».

Для сетевой мифологизации образа Гумилева особенно актуален третий компонент формулы — «жертва большевиков», он часто доминирует даже в сетевых энциклопедиях: «Николай Степанович Гумилев — поэт, расстрелянный большевиками»[3]. В англоязычной сетевой публицистике упоминания о репрессиях русской интеллигенции, судя по всему, считаются хорошим тоном  и иногда доходят до курьезной прямолинейности:  «Гумилев был расстрелян  по приказу Ленина, Бунин был сослан в ссылку и не вернулся, Горький был сослан в ссылку и был убит сразу после приезда, Маяковский застрелился, чтобы избежать неминуемого ареста, Мандельштам умер в Гулаге, Цветаева покончила жизнь самоубийством, Есенин вскрыл вены и повесился»[4].

Второй компонент этой формулы — «муж Ахматовой» — востребован в основном на форумах и в женских он-лайн дневниках. На этих страницах при цитировании стихотворений Гумилева об их авторе часто не сообщается ничего, кроме фамилии, и того, что он был мужем Ахматовой. Для публицистики эта часть формулы тоже актуальна, и образ «Гумилева-мужа» сопровождают курьезы и сплетни. В частности, на интернет-страницах часто контаминируются образы Гумилева-отца и Гумилева-сына: «Муж Ахматовой, Леон Гумилев, был перед революцией военным, в некотором роде героем, а также известным поэтом. Его <…> расстреляли большевики.  В дальнейшем Ахматова стала любовницей поэта Осипа Мандельштама <…>, но он тоже умер в ГУЛАГе. Ее сын, Лев Гумилев, историк, также провел большую часть жизни в ГУЛАГе»[5]. Эта мифология инициирована, скорее, интересом к личной жизни Ахматовой, а не Гумилева.

Стоит отметить, что первый компонент формулы, «Гумилев — защитник акмеизма», чаще всего не распредмечивается. Для англоязычного Интернет-сообщества акмеизм, видимо, остается абстракцией. В публикуемых в сети профессиональных, а также близких к профессиональным статьях о нем говорится как о космополитическом направлении искусства начала двадцатого века: «Поэзия Николая Гумилева <…> олицетворяет собой дух космополитизма, переполнявший русское искусство перед Октябрьской революцией. Основатель и лидер акмеизма <…>,  Гумилев использовал многие образы западного искусства, особенно искусства Франции»[6].  Однако для любительских статей о Гумилеве подобные представления не совсем типичны. В них в основном вообще умалчивается о сущности и природе акмеизма, а упоминание о нем чаще ограничивается, в лучшем случае, кратким энциклопедическим толкованием термина, не получающим развития в тексте статьи.

Вообще авторы Интернет-публикаций часто позволяют себе теоретические вольности. В сети мне встретилось даже упоминание о Гумилеве как о сюрреалисте. Редактором одного из печатных журналов, «Transcendental Friend», имеющего Интернет-версию, стихотворение «Жираф» было прочитано как «сюрреалистическое» и опубликовано среди прочих стихов, в которых «эмоции или идеи воплощены в зооморфных образах»[7].

Большая часть обзорных статей о Гумилеве носит выраженный публицистический характер, и по этим статьям трудно составить впечатление о том, как воспринимается англоязычными читателями собственно поэзия Гумилева. Больше об этом могут сказать концепции перевода и круг переводимых и цитируемых текстов.

Стихи Гумилева публикуются в он-лайн сборниках русской поэзии, на личных страницах переводчиков, на форумах, в блогах, в публицистических статьях, в Интернет-версиях печатных изданий. Стихотворения в основном публикуются с указанием автора, часто с указанием автора и переводчика. Автор указан даже на странице он-лайн магазина, где цитата из стихотворения «Жираф» фигурирует как рекламный текст для подсвечника в виде жирафа.

В круг переведенных текстов Гумилева наиболее часто входят такие стихотворения, как «Жираф», «Воин Агамемнона», «Слово», «Память», «Заблудившийся трамвай». Самое переводимое и самое цитируемое в сети стихотворение — «Жираф». Мне известно одиннадцать вариантов его перевода на английский язык. Судя по популярности этого стихотворения и по комментариям к нему на форумах и в блогах, Гумилев в восприятии читателей — это, скорее,  поэт, пишущий стихотворения о любви и путешественник, чем гражданский мученик. Таким образом, создаваемый мифологический ореол и непосредственное читательское восприятие сильно расходятся.

Стихотворения Гумилева переведены как профессиональными, так и непрофессиональными переводчиками, и переводы последних очень любопытны с той точки зрения, что они отражают восприятие творчества Гумилева не филологами, а читателями-любителями.

Среди переводчиков Гумилева есть и носители русского, и носители английского языка, и разница их концепций перевода — это первое, что обращает на себя внимание даже при беглом анализе.

Носители русского языка стремятся передать в переводах ритм и рифмовку оригинала. Для них формальная организация стихотворения — это, в идеале, незыблемая основа стихотворения, все переводческие отступления и интерпретации лежат за ее рамками. Русскоязычные читатели при оценке существующих переводов Гумилева также в первую очередь обращают внимание на сохранение ритма и размера стихотворения. Например, посетителями форума на известном сайте о творчестве Гумилева gumilev.ru был высоко оценен профессиональный перевод Алексея Ткаченко-Гастева, и в числе первых преимуществ этого перевода было отмечено сохранение размера и ритма: «Отличный перевод! Сохранен полностью размер, ритм оригинала, количество строф, содержание, а главное — настроение, «атмосфера»! Можно прямо петь под ту самую мелодию, под которую исполняется это стихотворение на русском»[8]. В переводе Ткаченко-Гастева, действительно, мелодика оригинала воспроизведена с минимальными отклонениями:

His colors resemble the sails of a distant frigate,

And smoothly he runs, like a cheerful bird in its flight.

At sunset he stands by a grotto’s marmoreal gate

And marvelous visions replenish the world in his sight[9].

(Ср.:

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.)

Переводчики-любители, являющиеся носителями русского языка, также стремятся максимально точно передать ритм и размер стихотворения, сохранить рифмы:

He looks like a colorful sail if you look from afar,

His running is smooth as the flight of a hovering hawk.

I know about wonders in sight of the first evening star

When he hides in his grotto of marble on top of great rock[10].

У носителей английского языка не такое однозначное отношение к сохранению размера и рифмы.

Р. Маккейн игнорирует и ритм, и размер, и рифмы и сохраняет лишь деление на строфы и строки:

From afar he is like the coloured sails of a ship.

His running flows like a joyful bird’s flight.

I know that the earth sees much to marvel at

When he hides in a marble grotto at sunset[11].

Такое переводческое решение, по-видимому, продиктовано стремлением как можно более точно передать смысл каждого отдельного слова оригинала. При переводе Маккейн делает акцент на поиске эквивалента для каждого слова, выбирая именно слово, а не строку или строфу, в качестве единицы перевода. По такому пути, например, шел, как известно, Брюсов при переводе «Энеиды». Сам Маккейн видит свою миссию в том, чтобы «передать слова одного поэта из одной страны читателю из другой страны»[12]. Эти переводы Гумилева практически не востребованы в сети читателями-любителями, а редактор художественных переводов Кристофер Мэттисон отмечает в своей рецензии: «Когда я читаю оригиналы стихотворений, для меня очевидно, что Маккейн отстаивает смысл каждой строки, но читать его переводы невозможно без постоянного желания   заменить слова и поменять их порядок»[13].

Другие переводчики, большая часть которых, видимо, занимается переводами любительски, не игнорируют формальную организацию стихотворения, но воспроизводят ее с большими искажениями для русского слуха; амфибрахий в нескольких текстах переводов имеет мерцающий характер, он то отчетливо слышен, то еле различим, то кажется, что он вообще пропадает, и строка звучит, на первый взгляд,  аритмично:

From a distance he looks like the coloured sail of a ship,

And when running he glides, like the flight of a gleeful bird.

I know that there are a lot of miraculous things to see in the world,

When at sunset he hides himself in a marble grotto[14].

Третья строка в третьем четверостишии перевода Линдсэй Малколм на четыре слога длиннее оригинала, и о пятистопном амфибрахии, кажется, не может быть и речи. Однако аритмично эта строка звучит только для русского слуха и если читать ее «по-русски». Как известно, для англоязычной поэзии характерна гиперметрия, поэтому в этой строке, прочитанной «по-английски», с редукцией «лишних» слогов стопы, сохраняется ритмический рисунок оригинала: U—(UU)(UU)—UU—UU—(UU)(UU)—.       Англоязычные читатели предпочитают именно такие переводы, в которых размер воспроизведен «искаженно». В этом смысле особенно показателен случай, когда читательница создает свой вариант, «перемешивая» известные ей переводы[15]. В комментарии к своему варианту перевода она говорит, что сделала это из-за того, что существующие переводы показались ей «слишком структурированными». «Перемешивая» строки из разных переводов, она добивается того, чтобы размер стихотворения был менее отчетливым, и остается довольна.

Таким образом, искажения ритма могут быть продиктованы абсолютно разными причинами. Переводческая установка Маккейна — создание текста, максимально приближенного к оригиналу. Маккейн считает обязательным найти лексические эквиваленты, жертвуя размером и рифмами. Цель его перевода — донести до англоязычного читателя произведение русской литературы с минимальными потерями. Установка других переводчиков — создание эстетически законченного произведения на английском языке, и отклонения от оригинала в их переводах подчинены именно этой цели, а не идее пожертвовать одними элементами текста во имя максимального сохранения других. Цель этих переводов — адаптация произведений русской культуры, снижение сопротивления текста иноязычной культуры. Нетрудно увидеть в этом отголоски «вечной» борьбы двух концепций перевода: буквализма и «вольного перевода». Востребованность в сети вольных переводов Гумилева красноречиво характеризует сетевую читательскую аудиторию.

В статье «Брюсов и буквализм» М. Л. Гаспаров уравнивает филологический статус и культурную ценность «буквального» и «вольного перевода», отмечая, что художественный перевод может иметь принципиально разные цели, в зависимости от того, на какого адресата он рассчитан. Адресат вольного перевода — неподготовленный читатель, только знакомящийся с культурой языка оригинала. Адресат «буквального» перевода — искушенный читатель, уже знакомый с культурой извне и постигающий ее изнутри. «Перефразируя удачный образ С. С. Аве­ринцева в его «Похвале филологии», мы можем сказать: цивилизация с цивилизацией знакомится так же, как человек с человеком: для того, чтобы знакомство состоялось, они должны увидеть друг в друге что-то общее; для того, чтобы знакомство продолжалось (а не наскучило с первых же дней), они должны увидеть друг в друге что-то необщее. Вот такой формой знакомства цивилизации с цивилизацией и является художественный перевод. На первых порах знакомства он отбирает для читателя те черты характера его нового знакомца — английского, латинского или китайского духовного мира, — которые имеются и в его собственном характере. А затем, когда первое знакомство уже состоялось, он раскрывает читателю характер его нового знакомца уже во всей широте и предоставляет самому читателю приспосабливаться к непривычным (а поначалу, может быть, и неприятным) чертам этого характера — если, конечно, читатель намерен поддерживать это знакомство и далее»[16].

Применительно к переводу Гумилева «буквализмом» можно  считать не только «классический» буквализм Маккейна, когда перевод больше похож на подстрочник, чем на художественное произведение, но и «слепое» следование мелодике стихотворения русских переводчиков. Именно жесткая организация оказывается трудновоспринимаемой англоязычными любителям поэзии, и переводы русскоязычных переводчиков остаются неоцененными англоязычной аудиторией. Размывание схемы стихотворения является тем самым преобразованием, нарушением, которое необходимо для адаптации стихотворения к «первому» эстетическому восприятию «неискушенными» в русской культуре читателями. Стремление англоговорящих переводчиков «обезритмить» и «обезрифмить» стихотворение продиктовано желанием сделать его более «похожим» на англоязычную поэзию, и массовый Интернет-читатель выбирает те переводы, которые рассчитаны на «английский слух». Знакомство англоязычного Интернет-читателя с поэзией Гумилева находится, видимо,  на начальном этапе, том самом, когда есть опасность, по выражению С. С. Аверинцева, «превратить в собственном доме окна в зеркала[17], когда культуры видят друг в друге общее.

Видимо, по этой же причине судьба Гумилева, актуальная для русистов, «сетевым» сознанием может быть осмыслена только на языке «сетевой мифологии».

Однако интересно и другое. Я не проводила точных статистических исследований цитируемости «Жирафа» Гумилева, однако и без них ясно, что это самый цитируемый текст в сети. Эстетический выбор англоязычных читателей падает на самый популярный текст Гумилева в России. Несмотря на то, что Интернет-читатели слышат поэзию Гумилева «английским слухом», они слышат в первую очередь то же самое стихотворение, что и русские читатели. Для русского читателя отчетливая музыкальность стихотворения кажется незыблемой составляющей, без которой невозможно стихотворение, между тем и без этого четкого ритма стихотворение обладает неоспоримой притягательностью. Более того, «Жираф» Гумилева популярен и в совершенно немыслимом, казалось бы, варианте: один из переводчиков перевел это стихотворение трехстопным ямбом:

Today you look so sad —

Arms thin around your knees —

Listen, way down in Chad

A gentle giraffe sways[18].

(Ср.:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далёко, далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.)

Как видим, англоязычные читатели, знакомые с «искаженным» вариантом «Жирафа», находят его таким же притягательным, как и русские читатели, несмотря на свое «неискушенное», «первое», «поверхностное» знакомство с его поэзией. В этом смысле совпадение читательских предпочтений можно считать своеобразным «тестом на принципиальную переводимость» поэзии  Гумилева на язык англоязычной культуры. Несмотря на искажения в переводе, англоязычным читателям доступны те же самые, видимо, общеевропейские, ключи к прочтению и пониманию русской литературы, какие доступны и русскоязычным читателям.

Другие книги и статьи автора УШАКОВА ТАТЬЯНА АНДРЕЕВНА