Другие статьи автора Александр Сергеевич Виноградов

– жизнетворческие установки

– «одержимость» смертью

– споры о самоубийстве поэта

   Кроме непосредственно области творчества, концепт смерти способен проявлять себя и области биографической. Как будет показано ниже, Есенин в зрелый жизненный период, особенно в 1924–1925 годы, осознанно тянулся к смерти и по-своему испытывал судьбу. Подобное поведение, на наш взгляд, может вписываться в жизнетворческую установку, которую тщательно развивали и воплощали символисты. Ниже нами будет сделана попытка рассмотреть проявление мотивов смерти с позиций жизнетворчества.

   Как пишет Н. Поварницына, «поэт (имеется в виду С. Есенин. – А. В.), не примкнувший ни к одному из новых направлений, органически усваивает жизнетворческую концепцию, осмысляя свою судьбу как материал для искусства. Жизнетворчество, ставшее спецификой и целью эпохи, предполагает разрушение границы между жизнью и искусством: искусство должно стать жизнью, а жизнь должна быть организована по законам искусства, воплотив запечатленный в творчестве идеал» [1]. На жизнетворческую установку Есенина указывает и В. В. Мусатов: «<…> Все они (А. Блок, С. Есенин, В. Маяковский. – А.В.) так или иначе связаны с «жизнетворческими» идеями русской культуры начала <…> столетия. Идеи эти, как известно, активно развивал русский символизм, но судьба «жизнетворчества» шире судеб русского символизма»[2].  Эти слова в полной мере могут быть применимы к Есенину, стремившемуся создать личный жизнетекст, претворяя собственные эстетические взгляды в жизнь; создание публичной биографии для Есенина было столь же важно, как и собственно художественное творчество. В «Романе без вранья» А. Мариенгоф утверждал: «В есенинском хулиганстве прежде всего повинна критика, а затем читатель и толпа, набивавшая залы литературных вечеров, литературных кафе и клубов. Еще до всероссийского эпатажа имажинистов <…> печать бросила в него этим словом, потом прицепилась к нему как к кличке, и стала повторять и вдалбливать с удивительной методичностью» [3]. Но как бы то ни было, сам факт девиантного поведения Есенина как в стихах, так и в жизни не оспорим. Приведем на этот счет достаточно характерное и иллюстративное воспоминание Э. Германа: «Озорник он был не только в стихах. В Тифлисе грузины просили что-нибудь прочитать. Согласился и… прочитал строчку из лермонтовского «Демона»: «Бежали робкие грузины…». «Выступление» едва не кончилось дракой. Озорничал он и в московском «Стойле Пегаса» [4]. 

   Само же явление хулиганства (жизненного и бытового), как нам кажется, изначально возникает из бунта против закономерностей, излишней упорядоченности этого мира. Затем же эта установка постепенно начинает реализовывать себя в творчестве, создавая литературный образ хулигана (у Есенина можно встретить и его синонимические номинации – скандалист, забулдыга, пропойца, озорной гуляка, вор, повеса). По меткому выражению Н. И. Шубниковой-Гусевой, «Так же как Маяковский «делал стихи», Есенин делал свою биографию. Одни эпизоды и факты он намеренно оставлял в тени, другие — творил и закреплял в рассказах своим знакомым и даже в автобиографиях, которые неоднократно «редактировал» <…> Объясняя причины скандала, происшедшего в Нью-Йорке в начале 1923 года у Мани-Лейба (М. Л. Брагинского), Есенин пишет: «Это у меня та самая болезнь, которая была у Эдгара По, у Мюссе. Эдгар По в припадке разбивал целые дома»[5].

   Поэт В. Наседкин оставил такое свидетельство: «Эта жуткая лирическая исповедь («Черный человек». – А. В.) требовала от него колоссального напряжения и самонаблюдения. Я дважды заставал его пьяным в цилиндре и с тростью перед большим зеркалом с непередаваемой нечеловеческой усмешкой, разговаривавшим со своим двойником-отражением или молча наблюдавшим за собою и как бы прислушивающимся к самому себе»[6].

   Есенин, подобно символистам, разыгрывавшим, по словам В. Ходасевича, собственную жизнь как бы на театре жгучих импровизаций [7], театрализировал и свою. Но, как продолжает Ходасевич, расплаты были не театральные; клюквенный сок иногда оказывался настоящею кровью. Установка на «игру всерьез» вполне может быть приложима и к жизни Есенина. Жизнетворческая модель поведения была характерна для него на протяжении в течение всей зрелой поэтической деятельности. Сюда, как нам представляется, правомерно включить и события, в «Англетере», поскольку произошедшее в гостинице 27– 28 декабря 1925 года вполне укладывается в подобную парадигму поведения.

   Можно предположить, что жизнетворческий эксперимент символистов, который воспринимался современниками как знак эпохи [8], косвенным образом коснулся и Есенина, оставив на его биографии свой след. Один из эпизодов есенинской семейной жизни по-своему воплощает и развивает сюжет блоковского стихотворения «О доблестях, о подвигах о славе…»: как-то поссорившись между собой, С. Есенин и его жена З. Райх выбросили из окна свои обручальные кольца, но тут же кинулись их искать. По воспоминаниям дочери Есенина Татьяны, эти первые ссоры были навеяны именно поэзией.

   Известным фактом является и то, что А. Блок, незадолго до своей смерти, а именно 18 июня 1921 года, сжег часть рукописей из своего архива. Приметы подобного поведения можно уловить и в схожем поступке Есенина. Анна Изряднова (первая жена поэта) сохранила такие воспоминания: «В сентябре 1925 года пришел с большим белым свертком в 8 часов утра, не здороваясь, обращается с вопросом: - У тебя есть печь? - Печь, что ли, что хочешь? - Нет, мне надо сжечь. Стала уговаривать его, чтобы не жег, жалеть будет после, потому что и раньше бывали такие случаи: придет, порвет свои карточки, рукописи, а потом ругает меня - зачем давала. В этот раз никакие уговоры не действовали, волнуется, говорит: "Неужели даже ты не сделаешь для меня то, что я хочу?" Повела его в кухню, затопила плиту. И вот он в своем сером костюме, в шляпе стоит около плиты с кочергой в руке и тщательно смотрит, как бы чего не осталось несожженным»[9].

   Кроме этих моментов, в есенинской биографии нашлось место и дуэли с грузинским поэтом Г. Леонидзе, правда, не состоявшейся: «В Тифлисе он едва не ввязался в потасовку в одном из духанчиков. Удержали грузинские друзья-поэты <…> Там же, в Тифлисе, предложил Георгию драться на дуэли. «Зачем?» – удивился тот. «Ты что, не понимаешь? – последовал ответ – Завтра все узнают, что Есенин и Леонидзе дрались на дуэли. Неужели тебя это не соблазняет?»[10]. Как видим, и здесь Есенин пытался «играть всерьез», не задумываясь о последствиях, кроме тех, которые смогут лишний раз напомнить общественности его громкое и скандальное имя. Но тут стоит отметить, что явление дуэли было свойственно и литературной среде начала XX века. В качестве примера можно вспомнить поединок Н. Гумилева и М. Волошина 1909 года, который проходил на Черной речке. Однако и эта дуэль, хоть она и была организована по всем правилам и обычаям XIX столетия, реализовала, преимущественно, все-таки игровую установку, нежели реальную.

   Следующим поступком Есенина эпатирующего плана, игрой со смертью, можно считать попытку опубликовать свой же некролог (вскоре после возвращения с Кавказа). Будучи в Москве, поэт прямо заявил своему знакомому И. Грузинову: «Напиши обо мне некролог. – Некролог? – Некролог. Я скроюсь. Преданные мне люди устроят мои похороны. В газетах и журналах появятся статьи. Потом я явлюсь. Я скроюсь на неделю, на две, чтобы журналы успели напечатать обо мне статьи. А потом я явлюсь»  [11].

   Таким образом, видим, что для Есенина было немаловажно создавать свой уникальный жизнетекст; кроме этого, в последний год своей жизни Есенин не раз «заигрывал со смертью», всякий проверяя судьбу. По свидетельству одного из бакинских знакомых поэта, Ф. Непряхина, во время посещения нефтяных промыслов, с Есениным произошел следующий инцидент: поэт неожиданно подбежал к открытому резервуару, наполненному нефтью, и, чуть помедлив на самом краю, бросился вниз. Испуганные спутники Есенина бросились ему на помощь, вытащили, помогли в море смыть нефть. В результате этого случая поэт оказался в больнице с сильнейшей простудой. Непряхин, навестивший Есенина в больнице, запомнил его слова, сказанные с полной серьезностью: «Это мое второе крещение – крещение нефтью»[12]. Этот поступок поэта можно толковать двояко: либо, согласившись с авторами есенинской биографии  - как отказ от крестьянской темы в поэзии и присягу «индустрийному» началу, либо, что всего вероятней, это просто очередная попытка по-новому поиграть с судьбой, искусить собственную смерть.

   Близкий друг Есенина А. Мариенгоф в мемуарах зафиксировал о поэте следующее: «К концу 1925 года решение "уйти" стало у него  маниакальным.  Он  ложился под колеса дачного поезда, пытался  выброситься  из  окна,  перерезать  вену обломком стекла, заколоть себя кухонным ножом»[13]. Кроме этого, можно отметить, что факт написания Есениным кровью не был единственным. До предсмертного «До свиданья, друг мой, до свиданья…» подобным образом, в 1924 году было создано «Поэтам Грузии».

   Рассматривая гибель Есенина в такой поведенческой парадигме, есть основания говорить о своеобразном продолжении «игры всерьез» и в пятом номере «Англетера». Философ Н. Бердяев на этот счет писал: «Самоубийство может совершиться и по мотивам эстетическим, из желания умереть красиво, умереть молодым, вызвать к себе особую симпатию. Соблазн красоты самоубийства бывает силен в некоторые эпохи и он заразителен. Самоубийство Есенина, самого замечательного русского поэта после Блока, вызвало культ его личности. Он стал центром упадочных настроений, идеализирующих красоту самоубийства»[14]. Наконец, уже после смерти Есенина, в декабре 1926 года, настоящий спектакль был сыгран на его могиле Г. Бениславской, близким другом поэта. Бениславская застрелилась после нескольких осечек, оставив перед этим записку следующего содержания: «3 декабря 1926 года. Самоубилась здесь, хотя и знаю, что после этого еще больше собак будут вешать на Есенина… Но и ему, и мне это все равно. В этой могиле для меня все самое дорогое…». Вместе с этим у нее была с собой финка, о чем она также оставила запись: «Если финка будет воткнута после выстрела в могилу — значит, даже тогда я не жалела. Если жаль – заброшу ее далеко». Выстрелы Г. Бениславской услышал кладбищенский сторож, который и обнаружил ее тело.

   Все эти обстоятельства жизни С. Есенина, как и его ближайшего окружения, постепенно породили множество трактовок и слухов о его гибели. Во многом именно тайна англетеровской ночи с 27 на 28 декабря 1925 года обуславливают большое количество вариантов и предположений о том, что же все-таки произошло в пятом номере гостиницы: убийство или, как гласит официальная версия, самоубийство. Подобных версий, особенно на просторах Интернета, сейчас предостаточно; различные мифы и слухи продолжают тиражироваться и по сей день. Ниже мы сделали попытку осмыслить столь загадочный уход Есенина из жизни в контексте эпохи начала XX столетия с привлечением откликов на это событие как современников, так и исследователей его творчества. Отдельно будут рассмотрены статьи и публикации, так или иначе, по-своему интерпретирующие последние дни Есенина и давшие свой импульс мифам и слухам вокруг имени поэта.

   Смерть Сергея Есенина постепенно становится одной из самых загадочных и обсуждаемых в XX веке. Трагическая гибель поэта в декабре 1925 года – одно из центральных событий культурной и общественной жизни того периода. Некоторые исследователи рассматривают смерть Есенина как культурологический феномен, говоря о факторе влияния его поэтического наследия на современников[15]. Не осталась незамеченной смерть Есенина и в творчестве таких значимых поэтов той эпохи как Анна Ахматова, Владимир Маяковский, Марина Цветаева, Игорь Северянин[16]. Отсюда следует, что смерть Сергея Есенина, так или иначе, нашла свое отражение во многих сферах жизни 1920-х годов. Мощный резонанс гибель поэта обрела и в общественной жизни: в середине 1920-х годов в некоторых крупных городах Советского Союза прокатилась волна самоубийств, подобно тем, что были вызваны выходом  романа Гёте «Страдания юного Вертера». Эта цепь суицидальных актов советскими властями была объяснена распространением и влиянием «есенинщины», – как охарактеризовал лирику Есенина Николай Бухарин.

   Одним из тех, чьи статьи послужили распространению «общественного зла» (П. Юшин) – есенинщины – был журналист и публицист Л. Сосновский, поставивший в статье «Развенчайте хулиганство» знак равенства между циклом «Москва кабацкая» и всем творчеством Есенина.  Сильным импульсом к распространению в массовом сознании этого сугубо отрицательного явления послужила статья упомянутого выше Н. Бухарина «Злые заметки». В ней автор резко и прямолинейно свел лирику поэта к единому понятию, раскрыв его значение следующим образом: «в целом есенинщина – это отвратительная, напудренная и нагло раскрашенная российская матерщина, обильно смоченная пьяными слезами и оттого еще более гнусная. Причудливая смесь из “кобелей”, икон, “сисястых баб”, “жарких свечей”, березок, луны, сук, господа бога, некрофилии, обильных пьяных слез и “трагической” пьяной икоты; религии и хулиганства, “любви” к животным и варварского отношения к человеку, в особенности к женщине; бессильных потуг на “широкий размах” (в очень узких четырех стенах ординарного кабака), распущенности, поднятой до “принципиальной” высоты, и т. д.»[17]. Однако в те годы намечалась и противоположная тенденция, представленная именами А. Луначарского и А. Воронского. Первый из них вовсе не был склонен отождествлять есенинщину и самого поэта, но наоборот, стремился развести эти стороны: «Обыкновенно, когда подходят к Есенину, к его поэзии, то прежде всего стараются доказать, что он сам был хулиган, пессимист и упадочник. Это верно, но только до известной степени <…> не нужно Есенина и есенинщину абсолютно отождествлять. Ни недооценивать, ни переоценивать Есенина не нужно. Есенин был человек с очень нежной душой, чрезвычайно подвижной и очень легко откликающийся на всякие прикосновения внешней среды»[18]. В 1924-26 годы, примерно в одно время с Луначарским, выходят статьи А. Воронского. Редактор «Красной нови», стараясь подойти к поэзии Есенина более-менее объективно, главным образом, выделяет в лирике поэта эстетическую ценность. В статье «Об отошедшем» находим такое суждение: «Он (Есенин. – А. В.) был истинным поэтом, ибо вмещал в себе чувства и мысли, которые можно было выразить лишь на поэтическом языке стиха и песни» [19]. На наш взгляд, здесь нельзя не привести мысль соратника Есенина по имажинизму В. Шершеневича, внесшего свой вклад в борьбу с есенинщиной: «Есенинщина была создана после смерти Есенина, и поэт за нее так же мало ответствен, как Гете за те самоубийства, которые были после появления «Вертера». <…> Есенин был суммой богемы и гениальности, и до последнего периода гениальность превышала. Вожди «есенинщины» обходились одной богемой. Трагическая смерть невольно усилила упадочные настроения группок алкоголиков, но тем не менее от Есенина до «есенинщины» дистанция огромного размера»[20]. Подытоживая вышеперечисленные доводы, есть основания говорить, что,  кроме всего прочего, смерть С. Есенина сформировало в начале 1920-х годов и существенную общественно-политическую проблему. 

   В советский период имя С. Есенина (примерно в 1930 – 1950 годы) было вычеркнуто из отечественной литературы; его стихи издавались крайне малочисленными тиражами, но масштабнее простого сборника лучших произведений ничего не выходило. «В 1950-е годы интерес к творчеству С. А. Есенина как читателей, так и исследователей значительно возрастает. Конечно, нельзя сказать, что раньше Есенина не читали, однако за два десятилетия, с 1930 по 1950 годы <…> в Советском Союзе вышло всего несколько его изданий, изредка печатались отдельные стихотворения»[21].

   Весть о кончине Есенина разнеслась по стране мгновенно. 29 декабря с ним прощался Ленинград, 30 числа тело поэта уже было в Москве. В эти же траурные для многих дни в изданиях «Правда», «Вечерняя Красная газета», «Новая вечерняя газета» начали появляться статьи-некрологи о Есенине. В «Новой вечерней» читаем: «В ночь на вчера в гостинице «Интернационал» покончил жизнь самоубийством приехавший из Москвы известный поэт Сергей Есенин»[22]. Данная официальная версия сразу стала общепринятой и нисколько не подвергалась каким бы то ни было сомнениям. Ее подтверждением можно назвать пламенную речь Троцкого «Памяти Сергея Есенина», произнесенную на вечере памяти поэта во МХАТе артистом Л.М. Леонидовым 18 января. Сама же речь была напечатана чуть позже, 20 января, в газете «Известия ЦИК СССР и ВЦИК Советов». В указанном пассаже один из первых политиков советской эпохи так определил причину смерти Есенина: «Автор "Пугачева" и "Баллады о двадцати шести" был интимнейшим лириком. Эпоха же наша – не лирическая. В этом главная причина того, почему самовольно и так рано ушел от нас и от своей эпохи Сергей Есенин. <…> Поэт погиб потому, что был несроден революции»[23].

   В то же время (1926–1927 годы) в печати появляется буквально шквал критических и мемуарных статей, затрагивающих ту или иную сторону биографии либо творчества С. Есенина. Писатель А. Серафимович на подобные публикации отозвался так: «Умер Есенин, и пошла писать губерния! Столько наворотили ахинеи (с восторгом и со слезами!), столько лицемерия, столько лжи общественной – уши вянут. Зачем, кому это нужно? Кроме зла, извращенных представлений – ничего»[24]. В более резкой и откровенной форме высказался В. Маяковский: «Появились стихи, статьи, воспоминания, очерки и даже драмы. По-моему, 99% написанного об Есенине просто чушь или вредная чушь»[25].

   Официальную версию разделяли и многие современники поэта. Однако были и такие статьи, где пунктиром указывалось на насильственную гибель поэта. Так, некролог Б. Лавренева имеет потенциально обвинительный заголовок «Казненный дегенератами», подкрепленный и эпиграфом  из стихотворения Лермонтова «Смерть поэта»: «И вы не смоете всей вашей черной кровью / Поэта праведную кровь!». В статье Лавренева насыщенной эмоциональностью, читаем: «Есть что-то роковое в том, что чумная зараза города, растлившая душу золотоволосого рязанского парнишки, позаботилась обставить его смерть пакостнейшим своим реквизитом – обстановкой проституированного гостиничного номера <…>  Но не мешает вспомнить о том, что довело Есенина до такого конца, вернее тех, кто набросил веревочную петлю на его шею»[26] (курсив наш. – А. В.). Схожий пафос можно найти и в дневнике И. Оксенова, описывающего то, как было доставлено тело Есенина в морг Обуховской больницы: «Лежал Есенин на дровнях головою вперед, ничего под тело не было подложено. Милиционер весело вспрыгнул на дровни, и извозчик так же весело тронул. Мы разошлись, и каждый унес в себе злобу против кого-то, погубившего Сергея»[27] (курсив наш. – А. В.).

   Представитель русского футуризма Алексей Крученых называет смерть Есенина «пророческой», ставя его в ряд таких поэтов как Пушкин, Лермонтов, Гумилев, И. Игнатьев. Логика же самоубийства поэта, по мысли Крученых, вытекает из самой жизни и творчества Есенина: «Интересно отметить, что призрак самоубийства сопровождал Есенина на протяжении целого ряда лет и целого ряда строк»[28]. Затрагивая тему революции, слова Крученых в чем-то созвучны словам Троцкого: «Прав тот, кто назовет Есенина поэтом. Но трижды неправ тот, кому вздумается назвать Есенина мастером. А ведь только большому и настоящему мастеру по плечу тяжелая задача – сделать свои стихи революционными. Есенин хотел это сделать. Он сделать этого не смог. Не есть ли это вторая основная причина его гибели?» [29].

   По-другому на смерть Есенина откликается художник Юрий Анненков. Он считает, что поэта погубила безысходность; русская поэзия же имела возможность по-настоящему развиваться, главным образом, заграницей: «Есенин повесился от отчаяния: от беспутства, иными словами — от беспутья, от бездорожья. Пути русской поэзии оказались в те годы отрезанными и вскоре были заколочены наглухо. Если здесь, в эмиграции, продолжали творить свободные Георгии Ивановы, то в пределах Советского Союза все больше и больше нарождались и заполняли печатные страницы чиновные Демьяны Бедные»[30].

   Таким образом, видим, что современники поэта, понимая логику жизни Есенина, не были удивлены его трагической гибели. Официальная версия – самоубийство – была доминирующей в советскую эпоху. Однако во время перестройки версия была поставлена под сомнение. И этот факт провоцирует некоторые вопросы.

   Кому было выгодно громогласно, порой с вопиющими неточностями,  опровергать официальную версию? Почему-то массовому читателю гораздо интереснее выдвигать свои версии, чем разбираться в многочисленных перипетиях судьбы поэта, его душевных смутах. А убийство, следуя этой логике, или отодвигает эти перипетии на задний план, или убирает их вовсе.

   Но кто чаще всего выступает с подобными тенденциозными заявлениями? В основном это журналисты, следователи, родные Есенина, которым важно освободить поэта от клейма висельника (например, С.П. Есенина), деятели кино, реже – литераторы. Удивительно и то, что первоначально создатели мифов опираются на данные официальной версии (это в лучшем случае), а затем сами же начинают ее развенчивать и выступают методом «от противного».

   Естественно, волна подобных громогласных версий не осталась незамеченной. Зачастую факты о гибели Есенина были весьма противоречивы, и это обстоятельство вынудило подключиться к диалогу, затем переросшим в полемику, таких авторитетных есениноведов, как Ю. Л. Прокушев, С. П. Кошечкин, А. М. Марченко.

   Насколько нам известно, первым в России, кто выступил с опровержением официальной версии, был писатель Василий Белов [31]. В письме главному редактору журнала «Огонек» он заявлял: «У меня просьба к Вам и Евгению Александровичу: опубликуйте правду о смерти Есенина (пора снять с него клевету о самоубийстве). Это было бы совершенно в духе перестройки и гласности. Имеются и документы, и серьезные исследования, и живые свидетели»[32]. Заметим, что это письмо датировано 1987 годом. Чуть позже будет установлено: «Огонек» никаких подобных материалов не опубликовал. 

Одним из первых, кто высказал версию об убийстве Есенина, вызвавшую немалый резонанс в литературных и окололитературных кругах, был полковник милиции Эдуард Хлысталов. Сразу отметим, что расследование гибели поэта было личной инициативой Хлысталова. Многие факты и догадки Хлысталова кажутся, по крайней мере, странными. Например, читаем: «Ему писали подметные письма, грозили убийством, неоднократно покушались на его жизнь, тяжело избивали, обворовывали и грабили. Знающий цену своему творчеству, человек ранимый и незащищенный, он тяжело переживал запреты на публикацию своих стихов, когда в это самое время бездарных поэтов печатали миллионными тиражами»[33]. Сложно согласиться с тем, что Есенина мало печатали. Да, какие-то запреты были (вероятно, здесь автор их связывает со знаменитым «Делом четырех поэтов». – Инцидент, произошедший в 1923 году, в центре которого оказались С. Есенин, П. Орешин, С. Клычков и А. Ганин. Поэтам было предъявлено обвинение в «антисемитизме» – А.В.), но это несравнимо мало с тем количеством книг, что издавались в двадцатые годы. Общеизвестным фактом является то, что в первой половине 1925 года вышло шесть книг: «Страна советская», «Песнь о великом походе», «О России и революции», «Персидские мотивы», «Берёзовый ситец» и «Избранные стихи». Во второй половине готовится собрание сочинений поэта в трех томах. Факты же о покушении и о том, что Есенина тяжело избивали, обворовывали и грабили, на наш взгляд, маловероятны (здесь имеются в виду «заказные» или тщательно спланированные избиения, если такие вообще были возможны, а не драки в кабаках, где Есенин нередко проводил время). К слову сказать, ничего подобного даже не фигурирует ни у Ю. Прокушева, ни у П. Ф. Юшина, ни у А. Марченко, ни у  Н. Шубниковой-Гусевой.

   По мнению Хлысталова, ГПУ в двадцатые годы чуть ли не постоянно следило за Есениным (особенно после его возвращения из Европы), вплоть до смерти поэта. Хлысталов утверждает, что основная причина поездки Есенина на Кавказ вовсе не творческая, – куда важнее для него было скрыться от преследований: «Биографы утверждают, что Есенин стремился в Среднюю Азию и на Кавказ, чтобы там по первоисточникам изучить древнюю восточную поэзию и философию. В какой-то степени с таким утверждением можно согласиться. Главная же причина поездок на Кавказ в 1924–1925 годах заключалась в том, что поэту приходилось скрываться от судебных преследований»[34] (курсив наш. – А. В.). Мало того, следователь настаивает, якобы Есенин, вооруженный друзьями пистолетом, чуть ли не выходит на поединок Блюмкиным: «Здесь (В Баку. – А. В.) Блюмкин поднял пистолет на Сергея Есенина. Это было наиболее реальное покушение на жизнь поэта. Его еле успокоили. Есенин знал, что Блюмкину сходят с рук любые преступления, поэтому, бросив вещи, он сбежал в Тифлис <…> Через десять дней он (Есенин. – А. В.) возвращается в Баку. На этот раз он готов за себя постоять. Друзья из Тифлиса вооружили его пистолетом. Поединок с Блюмкиным почему-то не состоялся. (Только тщательное изучение деятельности Блюмкина позволит выяснить его роль в смерти поэта)»[35]. Чуть выше Хлысталов констатирует: «В начале сентября 1924 года Есенин неожиданно для всех, даже для близких, уезжает в Баку» [36]. И снова констатация автора весьма сомнительна, ведь в письме Есенина Галине Бениславской прямо говорит: «…Вещь, я над которой работаю, мне нравится самому. Отрывки пришлю из Баку. Пишите в Баку. Я там буду дней через 5 после этого письма и пробуду недели две» [37].

   Продолжая следовать логике Хлысталова, можно увидеть, что Есенин в «Англетер» был завлечен специально (гостиница тоже будто бы находилась под надзором ГПУ, однако, то, что «Англетер» не был ему подчинен – достоверный факт) и там же был зверски убит.

    Даже отмеченных неточностей, на наш взгляд, достаточно, чтобы сделать вывод, насколько уязвима работа Хлысталова в биографических сведениях о Есенине и прочих исторических фактах. Известный есениновед Алла Марченко в книге «Есенин: путь и беспутье» назвала данную публикацию «беспрецедентным по безграмотности сочинением»[38]. Не приемлет версии о «политическом убийстве» Есенина и такой известный историк литературы, как В. Мусатов, версия Хлысталова у которого «вызывает удивление»[39].

   Чуть позже появилась публикация И. Дубова и В. Кузнецова с броским заголовком «Правда и ложь о гибели Есенина». Авторы открыто заявляют о том, что Есенин был убит. Одним из первых аргументов является отсутствие имени поэта в списках постояльцев «Англетера» (будто бы убийцы забыли внести фамилию Есенина в журнал, тем самым просчитавшись и выдав себя). Этот довод легко опровергается А. Марченко в упомянутой выше книге. Читаем: «По их (неистовых мстителей. – А. В.) логике, фамилии Есенина в списках постояльцев нет потому, что товарищи из ОГПУ загодя заметали следы запланированного убийства. Поэтому-де и администрация гостиницы, посвященная в преступный план, нервничала, торопя с выносом трупа. Допускаю: и впрямь нервничала, да только совсем по другой причине. Согласно правилам распорядка, управляющий (В. Назаров) не имел права определять на постой человека, у которого не было при себе ни командировочного документа, ни паспорта. Пустил, как и Мандельштама, за денежку» [40]. Другим соображением, приводимым в доказательство убийства Есенина, является то, что Вольф Эрлих, Георгий Устинов (проживавший с поэтом в гостинице по соседству) были сотрудниками ГПУ. Однако и этот аргумент не выдерживает серьезной проверки[41].

   В 1998 году свет увидела другая книга Виктора Кузнецова – «Тайна гибели Есенина». В ней автор выдвигает версию ареста Есенина на перроне сразу по прибытии в Ленинград. А все, что происходило в гостинице – инсценировка, которая помогла скрыть убийство.

   В начале 1990-х годов вышла работа с названием «Память учит и обязывает. Правда и ложь об убийстве Есенина». Ее автор – профессор-патофизиолог Федор Морохов. Морохов с первых строк своего очерка уверен, что Есенин не мог наложить на себя руки. Далее он сетует на есенинский комитет, поддержавший «ложную версию о самоубийстве поэта»[42]. По мысли автора, укреплению официальной версии способствовали многочисленные репрессии близких и знакомых Есенина, якобы знавших точные обстоятельства его гибели. Среди имен называются милиционер Н. Горбов, судмедэксперт А. Гиляревский (находившиеся в номере «Англетера» непосредственно после обнаружения тела поэта), Галина Бениславская, Айседора Дункан, Зинаида Райх, Вс. Мейерхольд. Морохова не смущает, например, то, что Райх и Мейерхольд были убиты уже в конце 1930-х годов (если быть точнее, то в 1939 и 1940 соответственно), и, вероятно, совсем по разным мотивам, вряд ли имеющим что-то общее со смертью Есенина. Этот список профессор заканчивает именами Д. Фурманова и В. Брюсова, называя их «друзьями» поэта.

   Под подозрение Морохова (как и В. Кузнецова с И. Дубовым) также попадает и последнее стихотворение Есенина, написанное утром 27 декабря 1925 года кровью. Профессор с ходу отказывает выводам комиссии: «Эти заключения не имеют научного, особенно медицинского обоснования, они извращают сущность фактов» [43].

   В отличие от Морохова, Кузнецов и Дубов обращают внимание на стилистику стихотворения, говоря о том, что в строках «чужая, не есенинская музыка»[44].

   Чтобы внести в этот вопрос ясность, приведем выдержку из заключения экспертизы: «1. «Рукописный текст стихотворения <…> выполнен самим Есениным Сергеем Александровичем». 2. «Этот текст исполнен Есениным Сергеем Александровичем под влиянием необычных внутренних и внешних факторов, «сбивающих» привычный процесс письма и носящих временный характер <…> (волнение, алкогольное опьянение и др.) и использование им пишущего прибора и красителя, обладающих плохими расписывающими свойствами» [45]. К тому же в есенинской стихотворной практике в цикле «Персидские мотивы» мы уже встречали конструкцию с подобной структурой: «До свиданья, пери, до свиданья» («В Хороссане есть такие двери…», 1925).

   На протяжении всей работы Морохов отказывается доверять есенинскому комитету, который под началом Ю.Л. Прокушева в 1989 году начал вести независимое расследование гибели Есенина. Здесь мы согласимся с О. Лекмановым и М. Свердловым, авторами есенинской биографии: «Неудивительно, что результаты всевозможных экспертиз ни в чем есенинцев не убедили и не убедят: религиозная вера держится отнюдь не на доводах разума»[46].

   В 2005 – 2006 г. в журнале «Современное право» выходит цикл статей судмедэксперта и философа Е.В. Черносвитова, посвященных гибели Есенина. Автор утверждает, что поэт вовсе не страдал никакой психической болезнью. Отнюдь. Есенин, на взгляд врача, имел идеальное психическое здоровье [47]. Одним из основных доказательств является то, что Есенин, 26 ноября 1925 года помещенный в больницу, 28 числа того е месяца пишет «Клен ты мой опавший…». По Черносвитову, алкоголик и припадочный эпилептик никак не может создать подобный шедевр. Больницы же и лечебницы, по мысли автора, нужны были для того, чтобы спрятаться от агентов ГПУ или прочих тайных и явных врагов.

   В начале 2000-х годов Е.В. Черносвитов становится инициатором кампании по эксгумации останков Есенина. На это предложение откликнулись и ныне живущие родственники поэта, поддержавшие инициативу. Отметим, что в данных статьях Черносвитов, описывая события, происходившие в Ленинграде 21–28 декабря, опирается, главным образом, на Ю. Л. Прокушева, как основного знатока жизни и творчества Есенина. Однако ниже выясняется, что выводы комиссии, опубликованные в 1993 году, малоубедительны и требуется создание новой группы ученых и криминалистов, дабы узнать истину происходивших событий. И единственный способ это сделать – эксгумация.

   Следующим серьезным опровержением официальной версии может являться обстоятельная книга Натальи Сидориной «Златоглавый», с интригующим подзаголовком «Тайны жизни и гибели Сергея Есенина», выпущенная в 2006 году. Издание представляет собой исследование жизни, творчества и гибели Есенина. Автор приводит в качестве иллюстраций и доказательств многочисленные документы, малоизвестные фотографии того времени. В аннотации Сидорина указывает, что биография поэта долгие десятилетия искажалась верхами. И, как можно догадаться, одной из преследуемых целей издания являлось «выпрямление» деформированного восприятия жизни и творчества Есенина.

   Сидорина, предваряя гипотезу об убийстве Есенина, сначала размышляет о литературном контексте той эпохи, политической атмосфере того времени и приходит к выводу, что советская власть относилась поэту и его знакомым негативно. Подкрепляется это, например, пресловутым «Делом четырех поэтов». Далее автор свидетельствует о том, как сложилась судьба поэтов есенинского круга (Орешина, Ганина, Клычкова, Приблудного и П. Васильева). А мы знаем – все они были расстреляны.

   К указанным именам в книге примыкают возлюбленные Есенина Зинаида Райх и Айседора Дункан, тоже умершие насильственно. Причем гибель Дункан Сидорина поясняет: называются имена тех, кто был с танцовщицей последние моменты ее жизни: «Изадору провожали двое: Мэри Дэсти <…> и некто Иван <…> Он и накинул на ее плечи тяжелую красную шаль с длинной бахромой в тот прохладный, ветреный вечер»[48]. Развивая логику автора, можно предположить, что и этот «некто Иван» являлся посыльным ОГПУ.

   Другой факт есенинской биографии в интерпретации Сидориной перекликается с упомянутым выше Э. Хлысталовым. Это касается отъезда Есенина в Баку. Сидорина, вслед за Хлысталовым, видит основной причиной зарубежной поездки не творческие порывы, а то, что именно  в Баку поэт мог уцелеть: «И видимо не тяга к путешествиям, а простое желание уцелеть владело Есениным в те дни. После расстрела Алексея Ганина у него не оставалось иллюзий»[49]. Как видим, творческая составляющая обоими авторами даже не учтена.

   Основой же, на которой выстраивается вся многоуровневая конструкция версий о насильственном убийстве Есенина, служит ОГПУ. Как утверждает Сидорина, за несколько дней до гибели сотрудники этого политического органа изучали почерк поэта. Одним из специалистов назван Яков Григорьевич Блюмкин, который «сумел подделать не только почерк секретаря Дзержинского, чтобы проникнуть к немецкому послу Мирбаху, но даже ухитрился написать в мае 1925 года на Лубянке предсмертное письмо Бориса Савинкова»  [50]. Почерк Есенина, как пишет автор, было подделать еще проще, ведь существовало множество автографов. Кроме этого, вслед за поэтом в Ленинград выехала его хорошая знакомая Анна Берзинь, имевшая отношения с ЧК. Гибель поэта была объяснена речью Троцкого, названного между строк «палачом». Есенин, по мысли Сидориной, не выжил потому, что ему не оказалось места в новой революционной России: «Но даже если предположить, что убийство Есенина не планировалось и не обговаривалось наверху, а произошло почти спонтанно в силу той ненависти, которую питали к нему люди в кожанках, оно (это убийство) было запрограммировано всем ходом революционного преобразования России, в котором Есенину не оставалось места»[51].

   Также отметим, что вспоминая статью Троцкого «Памяти Сергея Есенина», Сидорина допускает фактическую ошибку: эта речь на вечере памяти поэта во МХАТе была произнесена артистом Л. Леонидовым, а не В. Качаловым. Не менее важным аргументом убийства Есенина для Сидориной оказывается и то, что поэт после смерти был отпет «в трех церквах». Следовательно, объяснение родных Есенина признали достоверным и сочли за истину (из биографических сведений известно, что мать поэта Татьяна Федоровна, не поверив в самоубийство сына, все же уговорила священника из Константинова отслужить панихиду – А. В.). Как нам кажется, не следует упускать из внимания и тот момент, что Наталья Сидорина, будучи глубоко религиозным человеком, возводит Есенина  в ранг мученика. Для Сидориной Есенин становится «новым Христом», принявшим мучения за всю Россию. Получается, еще одной задачей автора было лишить поэта клейма висельника, что в православной церкви рассматривается как тяжелейший грех.

   С книгой Сидориной перекликается сборник очерков советского поэта и публициста Валентина Сорокина под общим названием «Крест поэта». Есенин прямо называется им «великим сыном Вселенной, русским Христом»[52]. Авторы недавно вышедшей есенинской биографии О. Лекманов и М. Свердлов, комментируя эти сравнения, замечают, что такой миф вырос из архетипа: «Подобно любому другому мифу, сюжет о смерти Есенина от рук иудейских палачей, как из зерна, вырос из архетипа. В случае Есенина это, разумеется, архетип безвинного страстотерпца, образ Христа»[53]. Действительно, все так. Однако не выглядит ли это, мягко говоря, кощунственно?

   Мысль о том, что Есенина казнили иудейские палачи, в очерке Сорокина укладывается в общую канву мысли автора: в СССР и современной России идет массовое уничтожение русских. Зная это, уже не кажется странным, почему именно Есенин выбран в качестве искупителя грехов  – это, пожалуй, самый русский поэт, уходящий корнями в глубинную Русь. И тогда, как нам кажется, на первый план у Сорокина выходит не цель узнать правду гибели поэта, а возможность выражения собственных политических идей, путем привлечения того, чье имя в массовом сознании олицетворяет собой все русское и национальное: «Судьба настоящего поэта всегда тождественна судьбе его народа. Есенин "впереди" своего народа пережил то, что позже навязали народу. Есенин погиб – и русский народ сквозь кровь и стоны вырывается из этой черной бездны унижений, судов, тюрем, расстрелов и войн» [54].

   В 2006 году свет увидела публикация кандидата технических наук Валерия Мешкова с ярким и привлекающим названием «Еще раз о том, как лгут о смерти Есенина». Как и многие апологеты версии убийства поэта, Мешков настаивает на том, что официальная версия совершенно бездоказательна. Расследование же самого Мешкова основывается, главным образом, на посмертных фотографиях и масках Есенина. К слову сказать, подобным путем анализа пользуется и родная племянница поэта, Светлана Есенина.

   Безусловно, фотографии были и остаются одним из основных фактических материалов, однако стоит учитывать, что по прошествии стольких лет они способны подвергаться дефектам, и это обстоятельство не может не повлиять на ход расследования. Также важно отметить и тот момент, что источником всех важных сведений, в том числе и фотоснимков, как говорит сам автор, является сеть Интернет. То есть Мешков не работал непосредственно с оригиналами документов, хранящихся в доме-музее Есенина.

   Основная версия смерти Есенина, установленная Мешковым, такова: «Есенин был повешен в бессознательном состоянии, резкого выбивания опоры из под ног при этом не было. Вместо клонических судорог возникла заторможенная реакция, выразившаяся в захвате трубы правой рукой, и эта поза была зафиксирована трупным окоченением. Имеется малая вероятность того, что вложить трубу в руку могли преступники»[55].  Ниже автор уточняет: «Это было не просто убийство, а умышленное зверское убийство с особой жестокостью по заказу»[56].

   Как можно увидеть из приведенных фрагментов, данные истории скорее напоминают детектив с немалой долей современного мифа. Оговоримся, что здесь мы понимаем миф как феномен современной культуры, в частности, как составляющую социальных коммуникаций.

   Центральной версией может являться, на наш взгляд, версия Станислава и Сергея Куняевых, изложенная ими в солидной биографии Есенина серии «ЖЗЛ».  Во-первых, эта серия уже давно заслужила авторитет у читающей прослойки населения, во-вторых, авторами книг данной серии выступают, как правило, знатоки своей области, и, в-третьих, тираж даже одной такой книги исчисляется тысячами экземпляров.

   На протяжении всей биографии у Куняевых отчетливо просматривается политический подтекст. Безусловно, в двадцатые годы прошлого столетия политическая составляющая имело значительное место в жизни каждого, и естественно, политика не обошла стороной одного из главных поэтов своего времени. Однако идя в биографии Куняевых параллельным курсом с описанием литературной и бытовой жизнью Есенина, политическая сторона постепенно вытесняет собой     все остальное. И в анализе последних дней поэта авторами учитывается не творчество и биографический аспект, но, главным образом, политическая подоплека. К примеру, глава о ленинградских днях Есенина 1925 года открывается упоминанием о XIV съезде ВКП(б) и подробнейшим описанием расстановки сил на политической арене.

   Следует оговориться, что детально разбирать версию авторов мы не будем, поскольку многие аргументы частично или полностью перекликаются с другими версиями, рассмотренными выше. Мы лишь тезисно обозначим позиции Ст. и С. Куняевых.

   Первое. По мнению авторов, «Англетер» находился под ведомством ОГПУ, и Есенин был намеренно завлечен туда с помощью Георгия Устинова, являвшегося тайным агентом этой организации.  Таким образом, гостиница играла роль своеобразной ловушки.

   Второе. Самоубийство никак не могло произойти, ведь Есенин готовился выпускать собственный журнал. К тому же, в планах было издание полного собрания сочинений поэта.

   Третье. Зачем Есенину было лезть в петлю, если у него имелся пистолет? (Якобы оружие поэту подарили друзья для самообороны).

   Четвертое. Из номера Есенина, по мнению Куняевых, пропали рукописи и некоторые вещи поэта.

   Пятое. Акт, свидетельствующий о смерти, который был составлен Гиляревским, будто бы написан не правилам. Однако современные юристы утверждают, что составлен он в рамках нормы того времени.

   Заключает же эти аргументы следующий лирический пассаж: «Может быть, и настанет день, когда будут даны исчерпывающие и точные ответы на поставленные вопросы. Ведь речь идет о Сергее Есенине, человеке и поэте – жизнь, поэзия и смерть которого до сих пор хранят в себе некую тайну русского бытия <…> и если даже и будут названы по именам те, кто присутствовал при последних минутах земной жизни Есенина, едва ли это знание целиком и полностью объяснит нам причину происшедшего. Побудители устраняли неугодную личность? Или побежденные заметали следы? Или?.. И так до бесконечности»[57].

   Со сторонниками версии об убийстве Есенина и, в частности, с Куняевыми, в книге «Есенин. Путь и беспутье» открыто полемизирует Алла Марченко. Она приводит такие контраргументы: если убийство Есенина организовала власть, то зачем это делать в густонаселенной гостинице? Ведь можно было организовать, например, «пьяную кабацкую драку». Зачем при такой установке было подписывать в печать трехтомное собрание сочинений в главном издательстве страны? Если бы Есенин был причислен к контрреволюционерам, разве стали бы ему покровительствовать первый секретарь ЦК Азербайджана С. Киров и его правая рука П. Чагин?

   Говоря непосредственно о версии Ст. и С. Куняевых, Марченко пишет: «Ловко тасуя разного рода правительственные Постановления, Решения, Резолюции и т.д. и т.п., концепт отца и сына Куняевых возводил убийство в гостинице «Англетер» в акцию государственной необходимости» [58] (курсив наш. – А. В.). Ниже Марченко определяет и куняевский способ борьбы с конкурентами: «Не полемизировать с профессиональными криминалистами. Не опровергать сделанные ими выводы. Не было самоубийства, было убийство. Для Куняевых (и отца, и сына), как и для прочих носителей русского духа, это аксиома, не требующая доказательств» [59].

   Наверное, здесь вполне будет уместна формулировка мысли американского историка и философа науки Томаса Куна –   парадигма определяет факты: «Парадигмы определяют для всех явлений <…> соответствующее место в теоретических построениях исследовательской области учёного <…> Они (парадигмы. – А. В.) определяют научное исследование также и в других аспектах — вот в чём теперь суть дела»[60]. Поясним, что под парадигмой в этом случае понимается некая модель, определяющая научные исследования, а также научное сообщество, принимающее данную парадигму. Проецируя теорию Куна на наше исследование, можно предположить, что авторы версий об убийстве изначально определяют для себя именно убийство, а затем, подбирают только те факты, которые подходят собственной концепции, оставляя за границами внимания все, что противоречит.

Другие статьи автора Александр Сергеевич Виноградов