Виноградов А. С.
Интерпретация Пустоты в стихотворении Б. Пастернака «Сочельник» (1914 г.)
Пустота, являясь культурной универсалией и воспринимаемая как метафизический хаос, Бездна, Ничто, сопровождала человечество на протяжении многих веков. Однако важно то, что на рубеже XIX–XX веков она приобретает различные вариации, постепенно становясь одной из ведущих онтологических категорий. Свое преломление Пустота находит и в ранних поэтических текстах Б. Пастернака.
В итоговой редакции сборника «Поверх барьеров» 1928 года стихотворение «Сочельник» включено автором в единый текст с общим заголовком «Метель», где оно занимает вторую часть целого произведения. Однако для анализа мы взяли вариант 1914 года, поскольку нам было важно рассмотреть функционирование Пустоты в тексте Пастернака раннего периода и одновременно с этим отметить особенности художественного мышления поэта.
Внимание в анализируемом тексте сразу привлекает его заглавие. Как известно, Сочельник – канун Рождества, а для религиозного сознания именно Бог есть творец всего сущего. Получается, название стихотворения указывает на время действия: всё происходит, когда творец еще не родился, а следовательно, мир только будет сотворен, на что указывают и другие текстуальные приметы, о которых скажем ниже. Но сразу оговоримся, что Пустота, оказываясь в подобном контексте, способна выступать как порождающее первоначало, наделяясь при этом и мифологическим значением (ср. «Урал впервые»).
Пространство стихотворения, несмотря на то, что в нем назван определенный локус – город – организовано особым образом и приобретает фольклорный, в какой-то мере сверхъестественный характер, о чем в первой строфе свидетельствует и графическое выделение времени происходящего – ночь, и прямая номинация метели-заговорщицы:
Всё в крестиках белых, как в Варфоломееву
Ночь, – окна и двери. Метель-заговорщица! [2, 458]*[1]
(Идентичный прием графического обозначения времени суток применяется и в последней строфе, где ночь так же находится в начале строки, автоматически попадая в сильную позицию). Вторая строфа открывается «заговором бульваров», при этом одиночные наречия оказываются автономны и независимы в смысловом отношении: «Торжественно. Грозно. Беззвездно. И боязно». В третьей строфе ощущение надвигающегося метельного хаоса снова нагнетается путем повторения тех же синтаксических конструкций, доводящих смысл почти до тавтологичности: «Грозно, торжественно, / Беззвездно и боязно». Наконец в заключительной строфе, наполненной динамикой, действие достигает своего апогея:
Что лагерем стали, что подняты на ноги,
Что в саванах взмыли сувои – сполагоря!
Под праздник отправятся к праотцам правнуки!
Ночь – Варфоломеева! За город! За город!
Если обратиться к истории Сочельника, то становится ясно, почему в тексте создается соответствующая атмосфера: на Руси до празднования Рождества зимой было принято почитать духов-предков, отчего в последующем христианский праздник и переплетается с языческими мотивами. Именно накануне Рождества происходили гадания, начинались колядования; в полной мере проявляли себя сверхъестественные силы. Вместе с тем, это последний день разгула языческих, бесовских сил в ночь перед главным христианским праздником. Отсюда вся «необычность», даже инфернальность происходящего. Обратим внимание, что отношение лирического героя к этому скорей положительное, потому как именно концентрация предрождественского хаоса с его потенциально креативными возможностями интересует Пастернака в этот период.
Актуализировав этот смысловой пласт, обратим внимание, какие лексемы преобладают в тексте. Прежде всего, стоит обозначить словесный ряд с общей семой `белый, белизна`: метель, хлопья (сюда входят и лампы, с которыми они сравниваются), мел, саваны, сувои (т.е. сугробы). Как видим, весь указанный лексический ряд поддерживает «зимнюю» составляющую стихотворения. Из сказанного есть основания сделать вывод, что текст выстроен вокруг слов с цветовой семантикой `белый`, а белый цвет, являясь амбивалентным, в данном случае может иметь коннотацию пустоты, холодности. Из этого следует, что Пустота, выступая как первоначало, реализует себя и на уровне цветосемантики. И поскольку зима в стихотворении олицетворяет собой пред-историю мира (= в художественном сознании Пастернака его творение), то строчка «Там детство рождественской елью топорщится» способна восприниматься не как прошлое, но как будущее, потому как Рождеству еще только предстоит быть, и указательное местоимение там маркирует то, что будет потом.
Следующее, что нельзя оставить незамеченным, это употребление в тексте частей речи с интегрирующим признаком `лишенный качества`: «бульваров безлиственных заговор», «беззвездно». Причем это употребление не ограничивается одним разом, оно усиливается Пастернаком с предельной настойчивостью:
Бушует бульваров безлиственных заговор.
Торжественно. Грозно. Беззвездно. И боязно.
<…>
Как лампы у пояса. Грозно, торжественно,
Беззвездно и боязно. Ветер разнузданный…
Беззвездность, возможно, объясняется тем, что еще не зажглась Вифлеемская звезда, которая принесет весть о рождении Христа. «Заговор» же, употребляясь дважды, усиливает свое значение. Одновременно с этим наречие «боязно» способно прочитываться в контексте своеобразного ритуала метели, что подкрепляется лексически: «ветер разнузданный», «балаганное шествие», что так же свидетельствует об инфернальности и разгуле в природе нечистых сил.
Далее рассмотрим положение в тексте лирического субъекта (он в стихотворении выражен неявно, но именно через его сознание и восприятие – во многом романтическое – нам дана картина происходящего). Уже во второй строфе появляется обращение лирического героя к городу, содержащее в себе призыв вырваться за пределы ограниченного пространства: «На сборное место, город! За город!», однако мы наблюдаем невозможность преодоления рубежа, что иллюстрирует лексический повтор соседних строф.
Вторая и третья строфы, отражаясь друг в друге благодаря повтору, демонстрируют неосуществимость этой попытки. По всей видимости, представленная здесь пространственная модель коррелирует с более поздним вариантом той, что дана Пастернаком уже в «Метели» 1928 года, об особенностях которой сказал И. П. Смирнов: «В ˮМетелиˮ отмечается принадлежность героя к иной (неназванной, но подразумевающейся по принципу контраста) реальности, невозможность для него вырваться из того социально-локального и временного континуума, в котором он ˮзаблудилсяˮ» [3, 246]. Но здесь невозможность объясняется и тем, что лирическое «я», выступая с метелью-заговорщицей заодно, так же через неоднократное повторение «за город!» заклинает город; он, подобно метели, совершает свой «ритуал». В этой связи дублированное восклицание «за город!» может восприниматься на фонетическом уровне как анаграмма: заговор – за город, что так же подчеркивает попытку преодолеть замкнутое пространство, произведя магическое действо, вывести город за город, отождествить через стихию эти два противопоставленных локуса и тем самым разомкнуть пространство.
Третья строфа стихотворения – новая попытка перейти в другое измерение через обращения к веткам, прохожим, узникам уюта:
…Ветер разнузданный
Осветит кой-где балаганное шествие: -
«Вы узнаны, ветки! Прохожий, ты узнан!»
И взмах лампиона: «вы узнаны, узники
Уюта!»…
Вместе с этим лирический герой оказывается противопоставлен «узникам уюта». Будет уместным указать, что романтическое мироощущение Пастернака в ранний период оказывалось преобладающим (на это указывает и оппозиция по отношению к городу, и стремление покинуть заданные пределы). Наконец, лишь в заключительной строфе, после второго витка призывов, пространство становится открытым:
Что лагерем стали, что подняты на ноги,
Что в саванах взмыли сувои – сполагоря!
Под праздник отправятся к праотцам правнуки!
Ночь – Варфоломеева! За город! За город!
Подводя итоги, можно сказать, что Пустота в рассмотренном тексте способна реализовывать себя в мифологическом значении, выступая как порождающее первоначало и являясь причиной творения мира. Поскольку, по словам Е. Мелетинского, «превращение хаоса в космос оказывается переходом от тьмы к свету, <…> от пустоты к веществу, от бесформенного к оформленному, от разрушения к созиданию» [1, 206], то рассмотренные особенности текста дают основания выделить в «Сочельнике» именно этот семантический пласт. Одновременно с этим Пустота проявляется и на уровне цветосемантики (в символике белого). Так же Пустота выражается в романтическом стремлении перейти границы существующего пространства, вырваться за пределы ограниченного локуса.
ЛИТЕРАТУРА
1. Мелетинский Е. М. Поэтика мифа. М., 2000. С. 206.
2. Пастернак Б. Л. Собр. соч. В 5 т. М., 1989. Т. 1. С. 458.
3. Смирнов И. П. Б. Пастернак. Метель // Поэтический строй русской лирики. Л., 1973. С. 246.
* Далее текст стихотворения цитируется по этому изданию.